«Хочу ребенка»

tretiakov

Есть спектакли, как «Страсти по-итальянски», которые идут много лет и всегда с аншлагом, а есть такие, сценическая жизнь которых довольно коротка. Это связано скорее не с художественными качествами этих постановок, а с их тесной связью с временем, когда они были созданы. В конце 1990 года в репертуаре театра «Комедианты» появился новый спектакль с несколько неожиданным названием «Хочу ребенка» по одноименной пьесе Сергея Третьякова. Сейчас это название вы не увидите в афише театра, поэтому на этот раз получилась своеобразная биография-воспоминание о спектакле…

Вспоминает М. А. Левшин

levshin

«Хочу ребенка» стал первым нашим спектаклем после того, как в конце 1989 года мы стали государственным театром-то есть вышло постановление, а помещения все еще не было. Мы болтались то здесь, то там, и было страшно, а вдруг у нас отберут этот статус. Этим первым спектаклем мы подтвердили, что режиссер — состоятелен, артисты — играют.

На тот момент мы уже поставили «Страсти по-итальянски» и «Кот в сапогах», и стали собирать труппу. Пришли много разных артистов — Галина Бокашевская, сейчас много снимается в кино; Александр Николаенко, интересная личность, сейчас главный режиссер драматического театра в г. Кронштате; Елена Катаева, Герман Шлихтов, Александр Бодин, и мы с ними сделали спектакль «Хочу ребенка».

Насколько я помню, автор пьесы, Сергей Третьяков, вдохновился газетной заметкой, в которой сообщалось, что в Саратове объявляется «обобществление» женщин. То есть они становились общественные, к ним можно было прийти, познакомиться, зачать ребенка. Там же было указано, что, пожалуйста, пролетарии, приходите, знакомьтесь с женщинами, не отягощайте себя браком. Третьяков прочитал эту статью и написал пьесу — «Хочу ребенка». Он показал такой маразм советского времени талантливо и иронично.

Спектакль получился о том, как ярая коммунистка, латышка, Милда Грибнау (Галина Бокашевская), была уверена, что, так как строится новая жизнь, все должно быть по-новому и в семейных делах. Она решила, что семья больше не нужна, а просто надо познакомиться со стопроцентным пролетарием и родить ребенка, который будет воспитываться в яслях, где будут выращиваться пролетарские дети. Милда находит подходящего мужчину, Якова (Александр Николаенко), для зачатия ребенка, если так можно выразиться. Когда появился младенец, Яков не хочет отдавать его в ясли, упорно считает, что это его родной ребенок и ему всячески хочется оставить его при себе. Все это трогательно и смешно, и тогда, в 1990 году, эта история о безумии советской власти была очень актуальна. Слава Богу, мы от этого уже избавились, и таких идей по отношению к семье и детям не будет.

Там была трогательная сцена: подруга советовала Линде, чтобы у той все получилось с Яковом, снять военный костюм, который она всегда носила, надеть белое платье, встать на каблуки и подкрасить губы. Милда спрашивала как вести себя на свидании. Она ничего не понимала, ее всему учили, как, что делать. Я запомнил первую фразу Якова, когда он ее увидел в новом образе: «Дуреха, губы-то красить не умеешь!» Неловко она это сделала, не умея.

Яков захотел быть отцом, а не просто производителем, и идея Милды оказалась несостоятельной. Силой насаждалось разрушение семьи, воспитание детей превращалось в инкубацию. И эта история о том, как не получился такой эксперимент.

Как-то на репетиции появился мой учитель, режиссер и педагог Евгений Павлович Злобин. Мы разделили сцены на эпизоды, которые надо было как-то объявлять. Тогда Евгений Павлович подал замечательную идею, чтобы актеры, которые вели спектакль, выходили и били в гонг, и так хитро говорили «Зачатие», или «Знакомство». Этот добрый гений сильно мне помог. Недавно вышла книга «Хлеб удержания», в которой собраны его очерки, дневники, заметки, я всем предлагаю прочесть, очень интересно.

Откликнулся и очень помог нам замечательный хореограф Сергей Грицай. Он создал пирамиды из актеров. Часто такие пирамиды можно было увидеть на советских праздниках. Мы оттеняли это элементами пародии. Придумывали речевки, например: «Кому верхом, кому низом, проберемся в коммунизм», «Была весна и скоро лето, спасибо партии за это», но это мы слышали где-то. Хотя мы туда вносили иронический оттенок, но актеры верили в то, что говорили, не изображали идиотов.

Это было переломное время, и многие спектакли были попыткой осмысления того, что мы пережили. Идея спектакля была привязана к пафосу разоблачения советско-коммунистического строя, поэтому его судьба вряд ли могла быть успешной в отличие от других спектаклей. Прожив с нами пару лет, спектакль ушел из репертуара, актеры, игравшие в нем, пошли своими дорогами, а мы вскоре обрели наш нынешний дом, где родились новые спектакли…

Вспоминает Галина Бокашевская (Милда)

bokashevskaya

Помню смешной момент — когда мы играли в молодежном театре, то на меня упала декорация. Шкаф. От неожиданности я крикнула: «В стране разруха, ничего потерпим, главное победа революции…»

Вспоминает Герман Шлихтов

shlihtov

Я играл, как и многие другие актёры, кучу разных эпизодов. Один мой персонаж был некий политрук с грудным малышом на руках, который баюкая младенца, объяснял главной героине тонкости процесса зачатия. Он говорил, «чтобы ребёнок родился здоровеньким, родители должны быть в ЭТОТ момент сытыми и довольными!!!»\
Была роль ещё — некий Дисциплинер. Этакий бесполый изобретатель всякой всячины, бездомный, идейный фанат. Ночевал часто у Милды на полу, как «товарищ по построению новой жизни». Он фонтанировал безумными изобретениями и всякими затеями типа «сдаём государству лучшие сперматозоиды на рассаду!»

Само собой между сюжетом пьесы и тогдашней реальностью, перестройкой, была связь. И там и там — процесс, якобы построения какой-то «новой жизни», эйфория, тотальное безумие, впадение в крайности. Люди хватают любую подкинутую им «новую идею», готовы развить и довести её до полного абсурда. Опасное время — время перемен.

К сожалению, по моему личному наблюдению реакция зрители видели эту параллель между прошлым и настоящим. Никто или мало кто воспринимал спектакль, как разговор о сегодняшнем. Зрители в зале, да и почти вся страна с радостью хаяла всё, что относится к «советскому», к «коммунистическому» и даже думать не могла, что это там — они СЕГОДНЯШНИЕ! Да, что вы, что вы — ведь там такие дураки, а мы-то теперь другие, умненькие. Мы-то теперь заживём! Это тех дураков ТОГДА большевики разводили, как лохов, а мы-то уже перестроенные, нас уже не проведёшь. Прямо, как в Сказке про Глупого Волка из «Ехала деревня…», кстати, я его там и играл.

Немного из истории пьесы и о ее авторе:

Сергей Третьяков (1882–1939) — драматург, поэт-футурист, публицист и переводчик. Именно он впервые перевел произведения Бертольда Брехта на русский язык. Позже Брехт напишет стихотворение «Непогрешим ли народ?», в котором есть такие строки:

Мой учитель Третьяков,

Огромный, приветливый,

Расстрелян по приговору суда народа.

Как шпион. Его имя проклято.

Его книги уничтожены. Разговоры о нем

Считаются подозрительными. Их обрывают.

А что, если он невиновен?

Сергей Третьяков был одним из первых, кто творил для новой страны — государства Советский Союз. Он работал над титрами к фильму «Броненосец Потемкин» С. Эйзенштейна. В. Мейерхольд поставил спектакль по его пьесе «Рычи, Китай», он же добился права поставить пьесу «Хочу ребенка», написанную в 1926. За право первой постановки боролись два режиссера — Всеволод Мейерхольд и Игорь Терентьев. Это право получил В. Мейерхольд, но постановка так и не состоялась. Режиссер планировал поставить пьесу в строящемся для него новом театре, но строительство затянулось, а в 1937 году расстреляли Сергея Третьякова, в 1939 году — Всеволода Мейерхольда. Пьеса попала в спецхран на долгие годы, пока в 1956 году ее автора не реабилитировали. Впервые эта пьеса была поставлена в России лишь в начале 1990 года английским режиссером Робертом Личем в московском театре-студии «У Никитских ворот», а в конце 1990 премьера состоялась и в Петербурге, у нас, в театре Комедианты.

Интересно!

Сохранился «план постановки» пьесы «Хочу ребенка», написанный режиссером Игорем Терентьевым, вот несколько абзацей, где автор анализирует понятие влюбленность и то, как она выражена в пьесе Третьякова:

Общественный анализ влюбленности, проделанный Львом Толстым в «Анне Карениной», дает четкую и правильную схему: Левин сначала влюбился в колонный особняк графа Ростова, потом в мать, потом в старшую дочь, потом в среднюю и только в заключение (когда поле социального обогревания сузилось до точки) Левин влюбился нестерпимо в самую младшую из сестер Ростовых, в Кити.

Фокус социальных лучей собрал к сравнительно ничтожной силе первоначального биологического источника пучок социальных линий, и так получилась «высота, глубина и охват» классической влюбленности (результат довершенной классово-бытовой формы).

Этот пункт должен быть введен в полтиграмоту наравне с пунктом об относительном значении факторов производственных отношений над географическими факторами. Приоритет производственных отношений также марксистски бесспорен и ясен, как в вопросе о влюбленности должен быть бесспорен приоритет социального подбора над биологическим.

Наши культурные ценности едва начинают конкретизироваться, и потому каждый малейший культурный вклад, успех, достижение есть ценнейший фундамент для социального подбора новых советских пар.

Культурные заявки, сделанные Сергеем Третьяковым в «Хочу ребенка», в сильнейшей степени могут способствовать тому, чтобы угасала тоска нашего молодого поколения по «золотому веку» дворянских влюбленностей, как о невозвратном и навеки утерянном секрете счастья и любви.

Вопрос в новой культуре и в переводе половых процессов с биологических рельс («чубаровщина») на социальные это есть не наслажденчество, а целеустремленность.

Педантка Милда со свойственной ей прямолинейностью заявляет: «Хочу ребенка». Милда — женщина-советский спец — имеет излишки заработка, воспитана вся вне семейных традиций — она смотрит на вещи с максимальной схематичностью и не видит ничего кроме цели, которая так или иначе перед нею возникла. В этом есть оттенок нашей культуры, но есть и та экзотика крайнего рационализма и утопизма, что от прошлого, а не от будущего.

Милда не идеал, но и не объект для издевательства и насмешки. Это — носительница проблемы о новой социальной организации полового инстинкта. Состояние влюбленности для Милды заменено общим строительным, производственным напряжением мозга. В этой атмосфере целевого личного труда открывается Милдина индивидуальная возможность без влюбленности (обычной) взять мужчину. Рефлексология учит об иррадиации возбуждения. Здесь мы имеем именно этот процесс — очень страшный со стороны, но субъективно для Милды оправданный абсолютно точно и верно.

Видео спектакля