Пьеса «Венецианский купец» в театральной афише встречается редко, например, в Петербурге ее не ставили с 1920 года. В театре «Комедианты» премьера состоялась в 2002 году. В том же году на III Международном театральном фестивале на Волге «Наш Шекспир» спектакль был награжден гран-при «Лучший спектакль» и спецприз жюри получили Владимир Матвеев — за исполнение роли Шейлока и Анна Белова — за исполнение роли Порции. Премьера повлекла за собой волну рецензий, что, конечно, отражает интерес и к пьесе, и к ее трактовке театром. И поэтому в этом выпуске рубрика «Биография спектакля» будет своеобразным коллажем, составленным из рецензий того времени.
По традиции, первое слово создателю спектакля Михаилу Левшину.
«Что в этой пьесе интересно: все говорят выспренно, чрезмерно эмоционально. Язык Шекспира — это целый мир ощущений, особая природа чувств, если ее не уловить и не жить в этом, все будет выглядеть странно и фальшиво. Стало ясно, что все герои живут на неком подъеме чувств, живут максимально полно, даже экстремально, категорично, их состояние — высочайший полет. Это у Шекспира есть во всех трагедиях, но в каждой пьесе причины разные. Здесь причина — фантастическая любовь к своим друзьям. Мы героев, собравшихся вокруг Антонио, даже называем „партией“. Это компания людей, влюбленных друг в друга, они знают, как жить, они патетичны, они в восторге друг от друга и от себя. И есть у этой компании своеобразная антитеза. Есть такой человек — он живет по-своему, все время что-то считает, выгадывает, занимается ростовщичеством, никакой радости от жизни не получает и вообще иноверец. Хотя „иноверец“ в данном случае означает не столько религиозную принадлежность, сколько жизненную. Тему национальности мы переводим в плоскость идеологии. В Шейлоке Антонио не уважает не столько еврея, сколько его дело. В наше время этим делом занимается весь мир, но когда-то, особенно рядом с благородными купцами, это было унизительное и презираемое занятие. И Шейлок, с их точки зрения, достоин только унижения. Антонио зовет его „собакой“. Да почему он собака, что он им такого сделал? А он просто другой.
Антонио и его друзья — счастливые, довольные, богатые, красивые, у них своя правда, правда наполненности жизни. Но есть другая правда, правда Шейлока. Он представитель партии изгоев. Вся пьеса — это противостояние идеологий, двух правд.
Есть две правды, а есть истина. Она — во влюбленных женщинах, которые ради своих возлюбленных придумали хитрый ход, и оказалось, яйца выеденного не стоят все эти векселя со страшными обязательствами, все эти споры и негодование. Истина безусловна, проста и ясна: есть только один способ противостоять любому экстремизму — любовь и милосердие, рядом идущие и взаимосвязанные». (Николаева К. Венецианский купец. Театр «Комедианты» // Театральный Петербург. 2002. № 9)
Роль Порции сыграла Анна Белова, для которой это была одна из первых серьезных ролей в театре:
«Анна Белова в этой роли — дитя эпохи Возрождения. Хрупкая на вид, белокурая красавица, не лишенная романтической экзальтации, именно она в минуту опасности составляет хитроумный план и, переодевшись в мужской костюм, блестяще осуществляет свой замысел». (Ступников И. Однажды в Венеции // Санкт-Петербургские ведомости. 2003. 16 янв.)
Роль Антонио исполнил застуженный артист России Виктор Костецкий, а роль Шейлока — застуженный артист России Владимир Матвеев. Критик Е. Соколинский:
«Матвеев и Костецкий принадлежат разным школам, исповедуют разные эстетические идеалы, однако их полюсность не разваливает спектакль — напротив, помогает ярче выявить противоположное отношение к жизни, умение или нежелание стойко встречать удары судьбы». (Е. Соколинский. Две Венеции // Невское время. 2003. 20 марта)
В прошлом году от нас ушел великолепный Виктор Александрович Костецкий, вечная ему память.
Кира Филатова, критик Петербургского театрального журнала, писала: «Костецкий обладает редким обаянием. Красивый голос, приятная мягкая улыбка. Кому как не ему играть доброго, достойнейшего Антонио? Печальным и уставшим предстает перед нами в первой сцене венецианский купец. Ничто не может вывести его из состояния равнодушия к окружающему. Он еще не стар, но потерял всякий интерес к жизни. Появление Бассанио лишь немного скрашивает его существование. Он равнодушен к собственной судьбе. И даже когда узнает о неминуемой смерти, не выходит из состояния печальной задумчивости. Он знает про этот мир что-то такое, что заставляет его беспрестанно тосковать. Он прям и честен, как и положено быть шекспировскому персонажу.
Шейлок Владимира Матвеева, напротив, скользкий, неоднозначный, постоянно меняющийся. Он может пресмыкаться, может улыбаться, может быть милым хитрым стариком, заигрывающим с почтеннейшей публикой. Сутулый человечек, одетый в какое-то тряпье, — по нему не скажешь, что он способен на что-то еще, кроме подсчета денег и бесконечного брюзжания. Но все изменится в миг его торжества. В суде он будет стоять как победитель, облачившись в свои лохмотья, как в тогу. Сколько жесткости и непреклонности будет в его жестах, каким стальным будет взгляд! Он приобретет величественную осанку и будет хранить поистине императорское спокойствие, фанатично настаивая на убийстве Антонио». (Матвеева К. Два в одном // Петербургский театральный журнал. 2003. № 1)
Владимир Матвеев вспоминал: «Мы играли этот спектакль на Шекспировском фестивале в Тольятти, где получили за него Гран-при. И вот там, в финале, одна женщина из задних рядов вдруг воскликнула: „Иезуиты!“ Московские критики были так потрясены, они понимали, что за подобную реплику из зала дорого платят, они признавались потом, что боялись, что зал встанет и начнет стенка на стенку выяснять, кому отдать предпочтение — этой нарождающейся молодежи, у которой нет ничего святого, или упрямому Шейлоку». (Владимир Матвеев: Жизнь не без сцены. Я ее фанат // Час пик. 2003. № 9)
На пресс-конференции, проведенной после просмотра спектакля на фестивале «Наш Шекспир» театральный критик Константин Щербаков также упомянул этот момент: «…Милейший человек Антонио — актер играет его очень мягко, но оказывается, что Шейлока он оскорблял, что только про него не говорил, а потом пришел деньги занимать… И все эти замечательные люди, которые мне чрезвычайно симпатичны, вдруг превращаются в свору, и я, как зритель, попадаю в их число. И вот уже финал спектакля, и я все еще в этой стае, и вдруг последний монолог Шейлока, он падает, и эта реплика из зала: „Иезуиты!“… Зал полностью настроенный против Шейлока, вдруг резко меняет свое настроение, понимая, что свершившаяся трагедия — итог интриг, затеянных милейшими людьми».
С этим спектаклем театр много гастролировал. Например, в Москве вышла большая рецензия, посвященная спектаклю: «Спектакль получился удивительно цельным, со слаженным актерским ансамблем, с множеством придумок. Вопросы чести и преданности — едва ли не самые острые сейчас. Кажется, своей блестящей игрой артисты смогли еще раз напомнить зрителям о том, что лучше смерть, чем отречение, но и абсолют — не всегда хорошо. Ведь заронила же жестокая стойкость Шейлока зерно сомнения в души гордых и честных венецианцев…» (Е.К. Когда сердце все-таки дрогнуло // Страстной бульвар, 10. 2003. № 7−57)